Великое Дао, скажи, пожалуйста: какого хрена?!
писала для себя))
читать дальшеОна живет в темноте. Давно. Настолько, что уже почти забыла, как выглядит свет дня. И солнце, и небо… порой, особенно весной, когда воздух наполняется сладковатым ароматом клейких, только распускающихся листьев, а ручьи в лесу журчат особенно говорливо, она готова отдать все, чтобы снова увидеть. Хоть на миг, но прозреть. Она плачет ночами – слезы нехотя катятся из пустых глазниц и бороздят старые морщины – и заклинает судьбу и всех знакомых ей богов – тихим, срывающимся шепотом – прося подарить всего миг… один лишь проблеск света. Но боги остаются глухи, и она успокаивается и вновь погружается в такую привычную и такую уютную темноту. И не плачет больше. До следующей весны.
Губы – нежным прикосновением, жарким дыханием. Руки – робко и нерешительно, как легкий ветер в непокорных локонах. Глаза в глаза, смеясь:
- Моя?.. – недоверчиво, сомневаясь.
- Твоя, - чуть слышно, но твердо. – Навсегда.
Она выходит на крыльцо и замирает – жаркое солнце ласкает ее сгорбленные плечи, заливает теплом застылое, уставшее тело. Лето… кажется, сейчас лето, середина, да. Дни сейчас светлы – не для нее, с ее вечной темнотой, - и теплы, и радостно поют птицы в лесу, и громко, торжествующе, шелестят деревья. Она рассыпает по земле крошки хлеба – плата соседских крестьян за зелье и травы, уже зачерствел почти совсем, но птицы съедят… И тихо улыбается, слыша шелест множества крыльев. Пожалуй, в щедрую летнюю пору им не слишком-то и нужно ее угощение, этим пичугам, но это уже как ритуал – ее приглашение в гости… и принимают, слетаются, щебечут, поют… она почти видит их юркие силуэты и яркие перья на крыльях и хвосте. И это "почти" сегодня даже не ранит ее.
Надежда – в голосе, робкой гостьей – не показать лишнего:
- Ты ведь скоро вернешься, да?
И твердый ответный взгляд:
- Обязательно.
Дробный перестук копыт рвет ее привычный мирок на части. Лошадь всхрапывает перед самым крыльцом, и легка поступь пришельца, а голос юн:
- Я ищу ведьму Гелу, - сколько надежды в этом голосе, сколько уверенности. Обычно ее просят не так – тихо просят и глаза отводят от ее изуродованного лица. А этот смотрит прямо, пытливо смотрит – она чувствует чужой взгляд, и хочется дернуться, спрятаться. Или ударить этого, уверенного, по лицу, да побольнее… вместо этого она запахивается поплотнее в старый плат и отвечает чуть слышно:
- Ну, меня Гелой звать, - и ведь не врет даже – зовут, зовут ее и так, давно уже…
Он останавливается совсем рядом, и ветер внезапно доносит до нее запах восточных роз – полузабытый запах солнца, лета и любви.
- Мне нужна твоя помощь, ведьма, - все также уверенно говорит он, ничуть не боясь ее дурной славы и силы, что есть в каждой ведунье, не-божьей силы, то все знают.
- Заходи в дом, - она уже почти спокойна. Мальчик захотел ведьмовской подмоги? Приворотное зелье, небось, сварить?.. Ах, сколько таких она повидала, точнее, услыхала, за свою жизнь здесь. Сколько ушло от нее счастливыми, унося с собой заветную склянку с настоем… Будешь следующим, господин?
Страх – удавкой на горле. Вздохнуть через силу – пусть голос звучит уверенно и ясно:
- Лорд при смерти?
Стиснуть пальцами его подарок – тонкая серебряная роза колет кожу, но боль не чувствуется почти. И сухой ответ, как приговор:
- Еще дня два продержится, и все.
Пришелец замирает на пороге – наконец-то проникся, почувствовал… Впрочем, ее темная, тесная изба, завешанная связками трав, заставленная глиняными горшками и стеклянными пузырьками, вполне подходит ведьме Геле. Вот тут она и варит свои страшные зелья, тут и призывает бесовские силы – ты сомневаешься, господин?
Она обходит его, почти прижимаясь к стенке, торопливо идет туда, где стоит низкая широкая лавка – она так давно живет здесь, уже срослась с этой старой избой и дряхлой, скрипучей мебелью…
- Что ты от меня хочешь? – спрашивает она, усевшись – так гораздо проще: и ноги не болят, и теплее как-то…
- Мой отец… - его голос внезапно вздрагивает, и это не страх, нет, тревога плывет в этом молодом, звонком голосе. И боль, пожалуй. Впрочем, пришелец быстро справляется с собой – хоть и юн, а держаться умеет, учили, видно.
- Мой отец очень болен – это сенной сып. Он уже третий день не встает с постели. Ты можешь помочь, ведьма?
Сенной сып – это очень серьезно. Это смерть, коварно притаившаяся в легких прикосновениях светлого пуха, это страшный кашель, с кровью выдавливающий силы из тела, это бессильное забытье на самом пороге ухода… но выход есть, выход есть всегда. Вот только…
- Какую цену ты заплатишь? – спрашивает она негромко, уже зная ответ.
- Любую? – в черных глазах старухи веселье – жуткое, нечеловеческое, ведьмовское… Но где-то там умирает лорд, а эта – может помочь.
- Любую, - голос ее почти не дрожит. А ведь эта – старая, уродливая, из тесной лесной избушки, и правда может взять любую плату.
- И даже жизнь, - юный, звонкий голос. Уверенный. А ведь он красив, наверное, этот господин, до сих пор не понявший, что в таких делах размен будет равным – жизнь за жизнь. Или за что-то столь же ценное.
- Подойди сюда, - она зовет негромко, но он послушно придвигается. Потрогать… увидеть. Такого юного, решительного, смелого. Ее пальцы дотрагиваются до чистой, холеной кожи, и юноша невольно отдергивается назад, словно ему противно. Да что там, ему и так противно – противны ее старые морщинистые руки, ее седые неуложенные волосы, ее изуродованное лицо. Она – ведьма, суть – бесовское отродье, и прикосновения ее грязны и греховны. Что ж, думай так, господин, если тебе легче, думай так.
Он красив – точеной, породистой красотой, почти женской, но именно – почти. Есть что-то непреклонное в аккуратных и правильных чертах его лица, в сжатых сейчас от брезгливости в тонкую нить губах, и даже мягкие локоны непокорно выбиваются из-под ладони. Она почти видит его, и ей больно сейчас от этой чужой красоты. А ведь бывало…
Пальцы скользят ниже, по плотной шее – бьется тонкая жилка, встревожено, часто. Холодная цепочка с ажурными звеньями - золото? Серебро?.. Что ты носишь на ней, юный красавец? Святое распятие? Медальон любимой? Ведь должна, должна же быть у тебя та, что ждет – ты уже так серьезен, так по-взрослому сдержан, так уверен в себе. Наверняка не одна девушка подарила тебе венок на весеннем празднике плодородия…
Пальцы машинально тянут цепочку. Юноша снова дергается, чуть заметно, протестующее. Сдерживается.
Роза колет ладонь – больно, до крови. Знакомая вязь лепестков и острые уголки листьев и выкованных умело колючек, ведь настоящие розы всегда с шипами…
- Откуда у тебя это? – она одергивает руку, словно серебро может жечь.
- Это память о матери, - его голос сух, и сдавленный гнев плывет в нем тихим эхом. – Она умерла при родах.
- Ребенка-то кому оставила? – в черных глазах ведьмы веселое любопытство. – Родила ведь, молодец…
- За ним присмотрят, - удержать слезы – эта, страшная, не увидит, не поймет. Лорд, у тебя будет сын, наш сын… А я заплачу, все, что угодно.
- Значит, он для тебя - свет? – надо же, запомнила старая карга ее слова, сказанные тогда осенью. Ухмыляется довольно, ведьма… Коротко кивнуть в ответ.
- Тогда свет я и возьму с тебя, девочка, - голос старухи неожиданно мягок, а уродливое лицо растворяется в подступающей темноте. Откуда?..
Он взлетает на коня уверенно и легко, так же, как спешивался совсем недавно. Не прощается – зачем? Не стоит она его прощальных слов. Обещала помочь – и ладно. А что в плату взяла прядь волос, так и не много это вовсе, хоть и пугала…
Она стоит на крыльце и вслушивается в удаляющийся перестук копыт – резво несется по лесу лошадь, радостно…
Мягкий локон щекочет ее ладонь – светлый, она знает это. Помнит. Тонкие жидкие волосенки, почти пушок, на маленькой, такой хрупкой и беззащитной голове. Испуг в глазах кормилицы и вопрос – куда госпожа на ночь-то глядя. И теплый укол счастья при одном взгляде на колыбель. Сын…
Она стоит на крыльце долго, пока последнее эхо ускакавшего всадника не исчезает из застоявшегося вечернего воздуха.
«Мальчик мой», - шепчет она. Беззвучно. Потому что этот – светлый, красивый, юный, стоил ей голоса.
Что ж, немота не так и страшна для одинокой ведьмы. И если уж она научилась жить в темноте, то научится и молчать.
«Сын», - улыбается она и уходит в свою темную, тесную, увешанную травами избу.
Обмен
читать дальшеОна живет в темноте. Давно. Настолько, что уже почти забыла, как выглядит свет дня. И солнце, и небо… порой, особенно весной, когда воздух наполняется сладковатым ароматом клейких, только распускающихся листьев, а ручьи в лесу журчат особенно говорливо, она готова отдать все, чтобы снова увидеть. Хоть на миг, но прозреть. Она плачет ночами – слезы нехотя катятся из пустых глазниц и бороздят старые морщины – и заклинает судьбу и всех знакомых ей богов – тихим, срывающимся шепотом – прося подарить всего миг… один лишь проблеск света. Но боги остаются глухи, и она успокаивается и вновь погружается в такую привычную и такую уютную темноту. И не плачет больше. До следующей весны.
Губы – нежным прикосновением, жарким дыханием. Руки – робко и нерешительно, как легкий ветер в непокорных локонах. Глаза в глаза, смеясь:
- Моя?.. – недоверчиво, сомневаясь.
- Твоя, - чуть слышно, но твердо. – Навсегда.
Она выходит на крыльцо и замирает – жаркое солнце ласкает ее сгорбленные плечи, заливает теплом застылое, уставшее тело. Лето… кажется, сейчас лето, середина, да. Дни сейчас светлы – не для нее, с ее вечной темнотой, - и теплы, и радостно поют птицы в лесу, и громко, торжествующе, шелестят деревья. Она рассыпает по земле крошки хлеба – плата соседских крестьян за зелье и травы, уже зачерствел почти совсем, но птицы съедят… И тихо улыбается, слыша шелест множества крыльев. Пожалуй, в щедрую летнюю пору им не слишком-то и нужно ее угощение, этим пичугам, но это уже как ритуал – ее приглашение в гости… и принимают, слетаются, щебечут, поют… она почти видит их юркие силуэты и яркие перья на крыльях и хвосте. И это "почти" сегодня даже не ранит ее.
Надежда – в голосе, робкой гостьей – не показать лишнего:
- Ты ведь скоро вернешься, да?
И твердый ответный взгляд:
- Обязательно.
Дробный перестук копыт рвет ее привычный мирок на части. Лошадь всхрапывает перед самым крыльцом, и легка поступь пришельца, а голос юн:
- Я ищу ведьму Гелу, - сколько надежды в этом голосе, сколько уверенности. Обычно ее просят не так – тихо просят и глаза отводят от ее изуродованного лица. А этот смотрит прямо, пытливо смотрит – она чувствует чужой взгляд, и хочется дернуться, спрятаться. Или ударить этого, уверенного, по лицу, да побольнее… вместо этого она запахивается поплотнее в старый плат и отвечает чуть слышно:
- Ну, меня Гелой звать, - и ведь не врет даже – зовут, зовут ее и так, давно уже…
Он останавливается совсем рядом, и ветер внезапно доносит до нее запах восточных роз – полузабытый запах солнца, лета и любви.
- Мне нужна твоя помощь, ведьма, - все также уверенно говорит он, ничуть не боясь ее дурной славы и силы, что есть в каждой ведунье, не-божьей силы, то все знают.
- Заходи в дом, - она уже почти спокойна. Мальчик захотел ведьмовской подмоги? Приворотное зелье, небось, сварить?.. Ах, сколько таких она повидала, точнее, услыхала, за свою жизнь здесь. Сколько ушло от нее счастливыми, унося с собой заветную склянку с настоем… Будешь следующим, господин?
Страх – удавкой на горле. Вздохнуть через силу – пусть голос звучит уверенно и ясно:
- Лорд при смерти?
Стиснуть пальцами его подарок – тонкая серебряная роза колет кожу, но боль не чувствуется почти. И сухой ответ, как приговор:
- Еще дня два продержится, и все.
Пришелец замирает на пороге – наконец-то проникся, почувствовал… Впрочем, ее темная, тесная изба, завешанная связками трав, заставленная глиняными горшками и стеклянными пузырьками, вполне подходит ведьме Геле. Вот тут она и варит свои страшные зелья, тут и призывает бесовские силы – ты сомневаешься, господин?
Она обходит его, почти прижимаясь к стенке, торопливо идет туда, где стоит низкая широкая лавка – она так давно живет здесь, уже срослась с этой старой избой и дряхлой, скрипучей мебелью…
- Что ты от меня хочешь? – спрашивает она, усевшись – так гораздо проще: и ноги не болят, и теплее как-то…
- Мой отец… - его голос внезапно вздрагивает, и это не страх, нет, тревога плывет в этом молодом, звонком голосе. И боль, пожалуй. Впрочем, пришелец быстро справляется с собой – хоть и юн, а держаться умеет, учили, видно.
- Мой отец очень болен – это сенной сып. Он уже третий день не встает с постели. Ты можешь помочь, ведьма?
Сенной сып – это очень серьезно. Это смерть, коварно притаившаяся в легких прикосновениях светлого пуха, это страшный кашель, с кровью выдавливающий силы из тела, это бессильное забытье на самом пороге ухода… но выход есть, выход есть всегда. Вот только…
- Какую цену ты заплатишь? – спрашивает она негромко, уже зная ответ.
- Любую? – в черных глазах старухи веселье – жуткое, нечеловеческое, ведьмовское… Но где-то там умирает лорд, а эта – может помочь.
- Любую, - голос ее почти не дрожит. А ведь эта – старая, уродливая, из тесной лесной избушки, и правда может взять любую плату.
- И даже жизнь, - юный, звонкий голос. Уверенный. А ведь он красив, наверное, этот господин, до сих пор не понявший, что в таких делах размен будет равным – жизнь за жизнь. Или за что-то столь же ценное.
- Подойди сюда, - она зовет негромко, но он послушно придвигается. Потрогать… увидеть. Такого юного, решительного, смелого. Ее пальцы дотрагиваются до чистой, холеной кожи, и юноша невольно отдергивается назад, словно ему противно. Да что там, ему и так противно – противны ее старые морщинистые руки, ее седые неуложенные волосы, ее изуродованное лицо. Она – ведьма, суть – бесовское отродье, и прикосновения ее грязны и греховны. Что ж, думай так, господин, если тебе легче, думай так.
Он красив – точеной, породистой красотой, почти женской, но именно – почти. Есть что-то непреклонное в аккуратных и правильных чертах его лица, в сжатых сейчас от брезгливости в тонкую нить губах, и даже мягкие локоны непокорно выбиваются из-под ладони. Она почти видит его, и ей больно сейчас от этой чужой красоты. А ведь бывало…
Пальцы скользят ниже, по плотной шее – бьется тонкая жилка, встревожено, часто. Холодная цепочка с ажурными звеньями - золото? Серебро?.. Что ты носишь на ней, юный красавец? Святое распятие? Медальон любимой? Ведь должна, должна же быть у тебя та, что ждет – ты уже так серьезен, так по-взрослому сдержан, так уверен в себе. Наверняка не одна девушка подарила тебе венок на весеннем празднике плодородия…
Пальцы машинально тянут цепочку. Юноша снова дергается, чуть заметно, протестующее. Сдерживается.
Роза колет ладонь – больно, до крови. Знакомая вязь лепестков и острые уголки листьев и выкованных умело колючек, ведь настоящие розы всегда с шипами…
- Откуда у тебя это? – она одергивает руку, словно серебро может жечь.
- Это память о матери, - его голос сух, и сдавленный гнев плывет в нем тихим эхом. – Она умерла при родах.
- Ребенка-то кому оставила? – в черных глазах ведьмы веселое любопытство. – Родила ведь, молодец…
- За ним присмотрят, - удержать слезы – эта, страшная, не увидит, не поймет. Лорд, у тебя будет сын, наш сын… А я заплачу, все, что угодно.
- Значит, он для тебя - свет? – надо же, запомнила старая карга ее слова, сказанные тогда осенью. Ухмыляется довольно, ведьма… Коротко кивнуть в ответ.
- Тогда свет я и возьму с тебя, девочка, - голос старухи неожиданно мягок, а уродливое лицо растворяется в подступающей темноте. Откуда?..
Он взлетает на коня уверенно и легко, так же, как спешивался совсем недавно. Не прощается – зачем? Не стоит она его прощальных слов. Обещала помочь – и ладно. А что в плату взяла прядь волос, так и не много это вовсе, хоть и пугала…
Она стоит на крыльце и вслушивается в удаляющийся перестук копыт – резво несется по лесу лошадь, радостно…
Мягкий локон щекочет ее ладонь – светлый, она знает это. Помнит. Тонкие жидкие волосенки, почти пушок, на маленькой, такой хрупкой и беззащитной голове. Испуг в глазах кормилицы и вопрос – куда госпожа на ночь-то глядя. И теплый укол счастья при одном взгляде на колыбель. Сын…
Она стоит на крыльце долго, пока последнее эхо ускакавшего всадника не исчезает из застоявшегося вечернего воздуха.
«Мальчик мой», - шепчет она. Беззвучно. Потому что этот – светлый, красивый, юный, стоил ей голоса.
Что ж, немота не так и страшна для одинокой ведьмы. И если уж она научилась жить в темноте, то научится и молчать.
«Сын», - улыбается она и уходит в свою темную, тесную, увешанную травами избу.
@настроение: а вот написалось...
@темы: творчество, свои миры
-
-
20.10.2009 в 04:14-
-
20.10.2009 в 10:13-
-
20.10.2009 в 10:14это плохо?.. извини, я не обещала писать только добрые сказки.
-
-
20.10.2009 в 10:15Почему плохо? Это хорошо.
-
-
20.10.2009 в 10:16спасибо)
-
-
20.10.2009 в 10:18ну... вот как-то так)
-
-
20.10.2009 в 12:13-
-
20.10.2009 в 12:14хм... это плохо?
-
-
20.10.2009 в 12:16-
-
20.10.2009 в 12:32спасибо)
-
-
20.10.2009 в 12:45-
-
20.10.2009 в 13:16аха))
-
-
20.10.2009 в 13:59слепая жена ему уже не годилась? а клялся-то...
-
-
20.10.2009 в 14:02спасибо))
а он не знал - исчезла и исчезла... она ведь еще и старилась слишком быстро - не пошла сама назад) Он поискал-поискал и успокоился - мало ли, сбежала с кем... А сыну сказали, что умерла, чтобы не парился)
-
-
20.10.2009 в 14:04то есть, он про нее подумал, что пока он лежал при смерти, она с кем-то сбежала? а собственное чудесное исцеление его не насторожило?
мужики...
-
-
20.10.2009 в 14:09он вернулся домой, а ее нет. Родила, оставила сына и исчезла - и что ему думать? Вот и решил, что сбежала. К тому же, уходила-то сама - та же кормилица подтвердит))
-
-
21.10.2009 в 15:54-
-
21.10.2009 в 16:00отдала последнюю возможность рассказать о себе) именно рассказать - чтобы услышали и поняли. Прошептать "мальчик мой" и услышать ответ))
а еще потому, что для наивного автора немота так же страшна, как и слепота. сорри... *разводит лапами*
-
-
21.10.2009 в 16:01-
-
21.10.2009 в 16:05а просто... знать, что где-то там они оба - и отец, и сын - живы. И даже здоровы. И может быть, счастливы. Разве этого мало? Доставать иногда его локон и вспоминать, что был - вот тут, на этой же лавке и сидел, взрослый уже совсем...
-
-
21.10.2009 в 16:07-
-
21.10.2009 в 16:13ну, жестами... а для грамотных - напишет) крестьяне ведь о простом просят - отдала да пошла... а кто посерьезнее - так и письменно разберут)
-
-
21.10.2009 в 16:15-
-
21.10.2009 в 16:16ну да) как-то общаться можно... не часто и приходится)
-
-
21.10.2009 в 16:43-
-
21.10.2009 в 16:47а может, не надо?..
-
-
21.10.2009 в 16:49-
-
21.10.2009 в 17:14это будет уже совсем жестоко)
-
-
21.10.2009 в 17:16Многое опущено, оставлено за кадром - когда умалчиваешь, текст бьет сильнее. Но и понять труднее, разобраться в нитях.
А вообще - интересно))) С "нескольких дней одной войны" ты выросла))
-
-
21.10.2009 в 17:17кстати, а что, этот рассказ конкурсный? или ты о другом говорила?